Поезд из Кенигсберга в Йесау грохотал по рельсам, и окружающий пейзаж был уже знаком мне до такой
степени, что я даже не удосужился взглянуть по сторонам. И лишь краем глаза я увидел ремонтный ангар и
добрую дюжину новеньких «Ме-163В», сверкающих новой окраской, отчего мое настроение немного улучшилось.
На поле Карл Вой появился, выйдя из-за крыла истребителя и улыбаясь во весь рот. Мы пожали друг другу
руки, и он сказал:
– Я очень рад, что ты здесь, Мано. Мы уже просто больше не могли справляться здесь самостоятельно. А
где Нелте?
– Приезжает следующим поездом из Кенигсберга, – ответил я. – У него там живет девушка.
Вой улыбнулся, а затем сказал серьезно:
– Хорошенько подготовься к тому, чтобы испытать шок, Мано. Аэродром здесь ничего, но поверхность
неровная. Поле такое же грубое, как картофельное, и слишком короткое.
– Нет нужды рассказывать мне об этом чертовом поле, Карл! Я произвел отсюда несколько взлетов и посадок
на «Bf-109» и отлично представляю, что это за помойка. Если удачно затормозишь, то, может, и
остановишься в пятидесяти метрах от забора.
– Тогда тебе нужно знать, что в сырую погоду мы считаем за счастье, если получится остановить машину в
двадцати, нет, даже в десяти метрах от этого чертова забора. Так что не все так плохо, когда сухо.
Тогда мы хотя бы имеем резерв в двести метров. А когда дождь, то лучше приземляться в начале аэродрома,
а не то есть риск, что планки от забора окажутся на твоем воротничке.
Я скептически посмотрел на забор, который тянулся почти до самой взлетной полосы. Он был очень высоким,
выше, чем на всех остальных аэродромах, и постоянно являлся объектом для недовольства тех, кому не
посчастливилось взлетать с этого аэродрома. Позади забора была перепаханная ухабистая земля,
напоминающая карьер, появившийся, в этом не было сомнений, в результате столкновения самолета с этой
самой изгородью.
– Пойдем на взлетную полосу, – предложил Вой. – Першелл как раз готовится к взлету, и ты можешь увидеть
своими глазами, как все происходит.
Пока «Bf-110» готовился к старту, мы прогуливались в нескольких сотнях метров, отделявших нас от точки
взлета, и я рассказывал Вою о трагическом конце Бад-Цвишенана. Франц Першелл стоял возле «кометы»,
наблюдая, как мы приближаемся. Першелл мне нравился. Он был одним из тех лишенных бурного воображения
парней, которые редко сожалеют о содеянном и берутся за любую самую опасную работу без лишней суеты и
шума. Он летал с таким же спокойствием и самоуверенностью, как пекарь засовывает булки в печь. Еще в
Бад-Цвишенане «комета» в руках Першелла казалась упрямым ягненком. Затем двигатели «Bf-110» зашумели, и
Франц был готов к полету. Стальной буксир был прицеплен, и, помахав нам из кабины, он дал сигнал пилоту
«Bf-110». Самолеты начали движение.
То, что произошло в следующие две минуты, стало полной неожиданностью. Был абсолютно тихий безветренный
день, и «комета» двигалась нормально. Самолет долго не взлетал, продолжая скользить по траве, и в
какой-то момент показалось, что стальной трос упрямо притягивает его, не отпуская. Почти достигнув
конца поля, «комета» резко оттолкнулась, но казалось, Першеллу непросто дается набрать высоту. Десять…
пятнадцать… двадцать метров. «Комета» как-то опасно покачивалась на тросе, а затем все же немного
поднялась вверх и последовала за «Bf-110» к горизонту. Мы подумали, что полет осуществляется нормально,
как внезапно самолет начал резко терять высоту и исчез из вида. «Bf-110» сделал круг и вернулся на
аэродром. Или Першелл сбросил трос, или он оборвался.
Мы прыгнули в машину и быстро поехали в том направлении, где, по нашим расчетам, должна была
приземлиться «комета». В двух километрах от аэродрома, среди кустов, мы нашли самолет. На первый взгляд
он выглядел абсолютно неповрежденным. Франц Першелл находился в кабине без сознания. На лице у него
кровоточила глубокая рана. Стекло кабины также было в крови, а на плечах висели оборванные ремни
безопасности. Его немедленно доставили в госпиталь, где у него обнаружили два сломанных позвонка,
двойной перелом челюсти, а также множество царапин и ушибов, и еще несколько дней он находился на грани
между жизнью и смертью.
Весь оставшийся день Карл Вой рассказывал мне и приехавшему Нелте о ежедневных рутинных полетах в
Йесау.
Ранним утром следующего дня мы с Нелте осваивали технику нашего первого полета на буксире, а Вой
совершил тренировочный полет на одном из новых «Ме-163В». Когда он взлетел, я должен был следить за
отцепкой троса на высоте четыре тысячи метров и поэтому мог легко улавливать каждое движение «кометы».
Взлет прошел отлично, и его «комета» взмыла в воздух как пуля. Затем она начала коптить, и огромный
черный хвост потянулся за ней. Потом стало подтекать топливо Т. «Комета» начала дергаться, а затем Вой
выпрыгнул из нее. Несколько секунд спустя он уже раскачивался в воздухе на своем парашюте.
Как только я приземлился, мы с Нелте кинулись на поиски Воя. Спираль дыма, поднимавшегося от самолета
Карла, указала нам примерный маршрут, и мы нашли Воя сидящим на пне и растирающим ушибленную лодыжку.
Его лицо было чернее ночи. Наконец, не в силах сдержать свою радость, мы разразились громким смехом.
– Черт, а? Вы когда-нибудь видели человека, прыгнувшего с парашютом? – закричал он.
– Мы – да, Карл! – сказал я, поднося к его лицу маленькое зеркальце. – Но негра с парашютом – еще ни
разу!
– Ну вот теперь увидели. Почти сразу, как я приземлился, я увидел двух мальчишек с фермы, бегущих ко
мне. Один постарше, другой маленький, Но, приблизившись, они остановились как вкопанные, а потом
развернулись и со всех ног бросились в обратную сторону. Они, должно быть, подумали, что перед ними сам
Люцифер!
Еще несколько дней после инцидента ему пришлось ковылять с палочкой, и не так уж скоро Карл сумел
вернуться к полетам.
Следующие несколько недель ничего неблагополучного не происходило, не считая мелких неполадок в
технике.
Отто Ортзен, который присоединился к нам в качестве офицера по техническому обеспечению, лишь качал
головой, видя наши ежедневные занятия. В задней стенке кабины, прямо за головой пилота, находилось
определенное место, о котором Отто, очевидно, знал. За этим местом проходила линия соединения топлива Т
и кран, и именно отсюда, казалось, исходил самый ужасный запах. Одному только дьяволу было известно, в
чем скрывалась неполадка.
В одно утро Нелте выпрыгнул из своего самолета, крича благим матом. Слезы ручьем текли по щекам из
раскрасневшихся воспаленных глаз. Он только что выполнил тренировочный полет с полупустыми баками и
чисто приземлился. Он чуть не задохнулся от едкого газа, поступающего в кабину. Обычно каждый из нас
испытывал «комету» по полной программе. Затем, если все было в порядке, мы охарактеризовывали машину
как годную к эксплуатации. В этот день Нелте должен был закончить испытания после обеда, и он попросил
меня сделать одолжение и провести заключительный полет вместо него.
– Двигатель в полном порядке, лейтенант, а об утечке я уже рассказал им, так что запаха в кабине не
будет.
После этих слов Нелте весело удалился.
Около 15.00 я поднялся в заправленный «Ме-163В» и проверил все приборы. Отто стоял рядом, намекая, что
этому самолету было уделено более пристальное внимание и он будет двигаться с таким же комфортом, как
«роллс-ройс».
– С двигателем здесь не будет проблем, Мано. Ничто не должно дать сбой.
Я нажал на стартер, потянул за ручку управления, взглянул на показания приборов, и двигатель загремел,
как водопад. Стрелка спидометра дико запрыгала. Сто… двести… триста километров в час, потом взлет.
Шасси отделилось, и я взял ручку на себя. Еще не поднявшись выше двухсот метров над землей, я увидел,
что стрелка датчика температуры двигателя начинает зашкаливать. Я работал ручкой, чтобы набрать как
можно большую высоту, но температура повышалась, а кабина начала заполняться едким ядовитым дымом. В
Йесау все диспетчеры находились на связи, и я спросил, горит ли мой самолет.
– Отсюда ничего не видно, – последовал ответ снизу, но стрелка циферблата продолжала показывать
перегрев. Когда я перешел от метку в пять тысяч метров, стрелка достигла пугающего уровня, но самолет
продолжал двигаться, как локомотив. Дым в кабине становилось все труднее выносить, и мои глаза уже с
трудом видели предметы, но теперь прибор стал показывать, что температура снижается, наконец
возвращаясь к нормальной. Я пока еще набирал высоту, так как хотел как можно скорее опустошить баки.
Заглушив двигатель на высоте восьми с половиной тысячи метров, я увидел, что дым в кабине стал гуще, и
у меня появилось ощущение, что я сижу в тумане. Я не видел даже своих рук, не говоря уже о панели с
приборами.
– Кабина задымлена, – закричал я в радиопереговорное устройство. – Наверное, мне придется
катапультироваться!
– Подожди еще немного, может, дым рассеется, – последовал лаконичный ответ с земли. Похоже, Отто больше
беспокоился за самолет, нежели за меня.
Я напрягся, готовясь услышать необычный звук, но пока ничего такого не последовало. Я опустил нос
«кометы» и пошел на снижение. Спустившись до шести тысяч метров, самолет снова поднялся на высоту
восьми тысяч. Судя по звуку, полет проходил нормально, но в кабине продолжал накапливаться дым с
ужасающим запахом. Я приоткрыл небольшую створку, встроенную в фонарь кабины, и дым исчез моментально,
а видимость стала нормальной. Я посмотрел, где находится аэродром, и слегка изменил курс, но к этому
моменту кабина уже снова была заполнена дымом. Я засунул маленький кусок металла в крошечное отверстие
в фонаре, в надежде запустить струю чистого воздуха в кабину, но воздух все еще был затуманен, и я не
мог четко видеть альтиметр. Но по крайней мере, сейчас я видел, на какой нахожусь высоте, и знал, что
если прыгну в этот момент, то окажусь прямо в середине деревни на другой стороне поля. Надо сказать,
что я никогда не прыгал с парашютом и чувствовал, что для меня начинать уже немного поздновато.
– Не прыгай, – кричали с земли, – твой самолет летит нормально!
Я начал раздражаться. Для тех, кто находился на земле, все было в порядке. Самолет летел нормально!
Если бы у них перед глазами был туман, как у меня сейчас, и они ничего не видели, они бы тогда
наверняка изменили свое мнение. Я снял очки, чтобы облегчить свое состояние, но кабина продолжала
нагреваться, и мне пришлось снова натянуть их на глаза. Неожиданно бросив взгляд на альтиметр, я
увидел, что он показывает отметку три тысячи метров. Как раз подходящая высота, чтобы выпрыгнуть. Я
почувствовал головокружение, и перед глазами у меня запрыгали черные точки. Это значило, что я начинаю
терять сознание и – конец… Я прикусил язык и, пригнувшись, прижался так тесно, как только мог, к
отверстию, чтобы хоть немного глотнуть свежего воздуха. Но тут до меня дошло, что я до сих пор нахожусь
в кислородной маске. Может, это из-за нее у меня закружилась голова. Одним движением я стянул ее и
вдохнул. Пахло бензином и серой. Я закашлялся и плюнул.
– Сконцентрируйся на заходе на посадку! – послышался крик у меня в наушниках.
Затем я внезапно осознал, что планирую над полем. Тогда у меня появилась идея приоткрыть люк кабины.
Это дало желаемый эффект, так как туман стал рассеиваться, и я снова смог четко все видеть. Теперь
можно было сажать машину. Я сделал широкий круг над свежевспаханным полем и затем тяжело сел на землю!
«Комета» подскочила несколько раз, а потом заскользила по траве, переворачивая попадающиеся на пути
камни и гравий, и начала резко останавливаться. Чтобы обезопасить себя, я толкнул фонарь кабины
свободной рукой, пока самолет еще продолжал двигаться, а затем стянул очки и расстегнул ремни
безопасности. И тут началось! Ослепляющая вспышка откуда-то снизу, а потом жаром ударило мне в лицо.
Инстинктивно я поднял колени, с силой уперевшись ступнями в сиденье, и выкатился из самолета. Все, о
чем я мог думать сейчас, это на какое расстояние я успел отдалиться от полыхающего «мессершмита»!
За моей спиной раздался хлопок, и я пробежал, как заяц, двадцать или тридцать метров и только потом
оглянулся через плечо. «Комета» стояла на месте и дымила, как чайник. К тому времени уже прибыли
пожарные, «скорая помощь» и грузовик, направившийся в мою сторону на полной скорости. Сквозь шум воды,
заливающей пламя, я слышал голоса Воя и еще двух техников, кричащих:
– Мано, ты в порядке?
Лицо и руки у меня были обожжены, а слезы струились по щекам и были похожи на капли кислоты, но перед
тем, как мне окажут первую медицинскую помощь, я хотел еще раз взглянуть на самолет. Кабина
действительно была в плачевном состоянии, а обе бронеплиты толщиной с палец, лежащих на полу, выгорели,
словно обычный картон, и их острые края загнулись вверх. Клочки металла болтались повсюду, и все
резиновые прокладки и стекла приборов на панели инструментов расплавились. Передняя бронированная
панель стала черной, как сажа, и треснула посередине, как прогнившее дерево. Фуууу! На этот раз я и в
самом деле был на волосок от смерти!
Вернувшись к себе, я посмотрелся в зеркало. Неотразим, подумал я. Брови и ресницы исчезли, да и третья
часть всех волос на голове тоже обгорела. Я был похож на какую-то мартышку! Вошел доктор и чем-то
помазал мне лицо, чтобы смягчить ожоги, перевязал голову и дал пару таблеток, от действия которых я
вскоре заснул.
Поздно вечером Нелте пришел навестить меня. Похоже, ему все рассказали, так как теперь он стоял возле
моей кровати, и на его лице читалось виноватое выражение. Я едва мог говорить, но в то же время мне не
терпелось подколоть его.
– Двигатель в полном порядке, лейтенант, – передразнил я его. У него сделался такой вид, как у
проказливого мальчишки, который тайком осушил целый стакан вина.
– Черт, лейтенант! Насколько мне известно, никто не заставлял тебя лететь на этом проклятом самолете! –
запротестовал он.
– Черт, сержант! Если бы я знал, что такое произойдет, то ни за что не пустил бы тебя встречаться с
подружкой!
Я попытался засмеяться, но издал только звук, похожий на кряканье.
– По крайней мере, с ней я чувствую себя надежней, чем в этом чертовом самолете!
Доктор не разрешал мне подниматься с постели четыре дня, и в течение этого периода Вой и Нелте
продолжали летать почти что беспрерывно, пытаясь выполнить всю намеченную программу. Ламм снова
вернулся в строй после своего падения, а когда Першелл сможет продолжать полеты на «комете», и сможет
ли вообще, было неизвестно. Итак, нас оставалось только трое, и нам требовалось работать, как
каторжным. Взлет за взлетом, и ни дня на передышку.
Несмотря на большие проблемы, двигатели истребителей работали относительно исправно. Под руководством
Отто алюминиевые шланги для подачи горючего были заменены другими, сделанными из синтетической резины,
и это нововведение оказалось важным усовершенствованием. Очень часто полеты приносили одно лишь
удовольствие, особенно когда они происходили в безоблачные августовские дни, и абсолютным блаженством
было летать ранним вечером. С высоты порою пятнадцати тысяч метров вид земли в сгущающихся сумерках не
поддается описанию, а небо кажется подсвеченным заходящим солнцем.
А тем временем эскадрилья в Виттмундхафене была переведена в Брандис, и однажды «Bf-110» приземлился в
Йесау, доставив одного из пилотов старой закалки, сержанта Штрассницки. Он приехал, чтобы забрать новый
«Me-163B», и, конечно, я набросился на него с расспросами, изголодавшись по информации. Ник рассказал
мне, что сейчас они формируют новое подразделение «комет» в Брандисе, под командованием капитана Фульда
– офицера парашютно-десантных войск. Задачей подразделения будет оборонять расположенный поблизости
завод горючего в Лойне. Я снова завелся! К черту все! Война в разгаре, а я сижу здесь непонятно для
чего! Я в который раз вспомнил о Талере и спросил Ника:
– А Талер все еще в Цвишенане?
– О да, лейтенант. Чуть не забыл рассказать. Деньки Талера сочтены. Шпёте возвращается к нам. Теперь мы
называемся «Ягдешвадер-400»![2]
От таких новостей у меня сильнее забилось сердце. Появился шанс, которого я так долго ждал. Шпёте не
позволит мне прозябать здесь! Я прямиком отправился к себе и написал длинное письмо Шпёте, в котором
излил всю свою душу. Если он будет формировать команду, то ему понадобятся люди! Я взял обещание с
Ника, что он передаст мое письмо, как только приедет в Брандис, и у меня стало легко на сердце впервые
с тех пор, как я находился в Йесау.
Только через две недели после визита Штрассницки меня вызвали в штаб, где Карл Вой с недовольным видом
сообщил мне, что разговаривал по телефону со Шпёте и что я возвращаюсь в Бад-Цвишенан, где получу
приказы на поездку в Брандис! В течение двадцати четырех часов я был готов к отъезду и преданно
пообещал Нелте сделать все возможное, чтобы его также как можно скорее перевели в Брандис.